Сила большевистской партии именно в том и состоит, что она не боится правды и смотрит ей прямо в глаза (Сталин).
Поэтому правду говорить нужно, как бы тяжела она не была. Говорить правду необходимо ибо именно правдой мы выбиваем козыри из рук антисоветчиков
Если в тридцатые годы и был какой-либо человек, сравнимый по популярности со Сталиным - это был Ежов. Ежов был на рисунках, плакатах, на демонстрациях, сидел в президиумах, ему посвящали стихи, ему писали письма.
Я не буду вдаваться в судебное дело Ежова. Может, Ежов и не был иностранным шпионом. Но что ясно на 100 % - то что Ежов, встав у руля НКВД, не смог удержать себя в руках, его развратила безграничная власть, он стал легальным убийцей, но уже не мог ни понять этого, ни осознать. Именно ему повсюду мерещились враги и заговоры, именно он смог убедить в этом всех остальных, именно он затеял террор.
"...ошибся и за это должен нести ответственность. Не
касаясь ряда объективных фактов, которые в лучшем случае могут кое-чем объяснить
плохую работу, я хочу остановиться только на моей персональной вине как
руководителя Наркомата. Во-первых, совершенно очевидно, что я не справился с
работой такого ответственного Наркомата, не охватил всей суммы сложнейшей
разведывательной работы. Вина моя в том, что я вовремя не поставил этот вопрос
со всей остротой, по-большевистски, перед ЦК ВКП(б). Во-вторых, вина моя в том,
что, видя ряд крупнейших недостатков в работе, больше того, даже критикуя эти
недостатки у себя в Наркомате, я одновременно не ставил этих вопросов перед ЦК
ВКП(б). Довольствуясь отдельными успехами, замазывая недостатки, барахтаясь
один, пытался выправить дело. Выправлялось туго — тогда нервничал. В-третьих,
вина моя в том, что я чисто Делячески подходил к расстановке кадров. Во многих
случаях, политически не доверяя работнику, затягивал вопрос с его арестом,
выжидал, пока подберут другого. По этим же деляческим мотивам во многих
работниках ошибся, рекомендовал на ответственные посты, и они разоблачены
сейчас как шпионы. В-четвертых, вина моя в том, что я проявил совершенно
недопустимую для чекиста беспечность в деле решительной очистки отдела охраны
членов ЦК и Политбюро. В особенности эта беспечность непростительна в деле
затяжки ареста заговорщиков по Кремлю (Брюханова и др.). В-пятых, вина моя в
том, что, сомневаясь в политической честности таких людей, как бывший начальник
УНКВД ДВК предатель Люшков и в последнее время Наркомвнудел Украинской ССР
председатель Успенский, не принял достаточных мер чекистской предупредительности
и тем самым дал возможность Люшкову скрыться в Японии и Успенскому пока
неизвестно куда, розыски которого продолжаются. Все это, вместе взятое, делает
совершенно невозможным мою дальнейшую работу в НКВД. Еще раз прошу освободить
меня от работы в Наркомате внутренних дел СССР. Несмотря на все эти большие
недостатки и промахи в моей работе, должен сказать, что при повседневном
руководстве ЦК НКВД погромил врагов здорово". (из записки Н.И. Ежова в Политбюро ЦК ВКП(б) 23 ноября 1938 года)
Ежова необходимо было остановить. И вина ЦК 1937-38 гг. в том, что ЦК не сразу разобрался в какого монстра превратился Ежов.
С помощью Л.П. Берии удалось остановить террор зарвавшегося Ежова. В 1939 были пересмотрены дела множества осужденных. Триста тысяч человек были реабилитированы.
"Придя в органы НКВД, я первоначально был один.
Помощника у меня не было. Я вначале присматривался к работе, а затем начал свою
работу с разгрома польских шпионов, которые пролезли во все отделы органов ЧК.
В их руках была советская разведка. Таким образом, я, «польский шпион», начал
свою работу с разгрома польских шпионов. После разгрома польского шпионажа я
сразу же взялся за чистку контингента перебежчиков. Вот так я начал свою работу
в органах НКВД. Мною лично разоблачен Молчанов, а вместе с ним и другие враги
народа, пролезшие в органы НКВД и занимавшие ответственные посты. Люшкова я имел в виду арестовать, но упустил его, и он
бежал за границу." (Последнее слово Н. И. Ежова на судебном процессе
3 февраля 1940 года)
"Я в течение двадцати пяти лет своей партийной жизни
честно боролся с врагами и уничтожал врагов. У меня есть и такие преступления,
за которые меня можно и расстрелять" (Последнее слово Н. И. Ежова на судебном процессе 3 февраля 1940 года)
"При обыске в письменном столе в кабинете Ежова в одном
из ящиков мною был обнаружен незакрытый пакет с бланком «Секретариат НКВД»,
адресованный в ЦК ВКП(б) Н. И. Ежову, в пакете находилось четыре пули (три от
патронов к пистолету «Наган» и одна, по-видимому, к револьверу «Кольт»).
Пули сплющены после выстрела. Каждая пуля была
завернута в бумажку с надписью карандашом на каждой «Зиновьев», «Каменев»,
«Смирнов» (причем в бумажке с надписью «Смирнов» было две пули). По-видимому,
эти пули присланы Ежову после приведения в исполнение приговора над Зиновьевым,
Каменевым и др. Указанный пакет мною изъят." (Из рапорта Капитана государственной безопасности Щепилова 11 апреля 1939 года)
"Я почистил 14 000 чекистов. Но моя вина заключается в
том, что я мало их чистил. У меня было такое положение. Я давал задание тому
или иному начальнику отдела произвести допрос арестованного и в то же время сам
думал: ты сегодня допрашиваешь его, а завтра я арестую тебя. Кругом меня были
враги народа, мои враги. Везде я чистил чекистов. Не чистил лишь только их в
Москве, Ленинграде и на Северном Кавказе. Я считал их честными, а на деле же
получилось, что я под своим крылышком укрывал диверсантов, вредителей, шпионов
и других мастей врагов народа". (Последнее слово Н. И. Ежова на судебном процессе
3 февраля 1940 года)
Даже в последний день Ежов не смог осознать тот ужас, отцом которого он был.
